Война 2010: Украинский фронт - Страница 97

98. Простой сюжет

Наблюдаемая картина тривиальна. Не в плане того, что демонстрируется каждый божий день, нет. Но это не какой-нибудь распад протона, представимый только схематически, да и то ограниченным числом лиц, мечтающих о Нобелевке по физике. То, что происходит, сто раз наблюдалось в кино, и в старых роликах о партизанском сопротивлении тоже. Еще тысячу раз оно впоследствии прокручивалось в голове, с самых различных ракурсов. Может быть, кому-то в жизни случалось видеть подобие картины наяву.

Основных участников двое. Роли распределены, согласуясь с основным постулатом эволюции: один из участников исполняет роль хищника, второй – жертвы. Ведущий – не крупный, но явно активный самец, жертва – молодая женщина, или вообще девочка, не с этого ракурса и не в такой нервной обстановке оценивать. Жертва в слезах, транспортируется посредством сцепки за волосы, но все же еще пытается тормозить процесс, хватается за все встречные препятствия. Самец – турок – действует одной рукой, во второй автоматическая винтовка.

Реализовавшиеся из-за угла танкисты реагируют мгновенно, но каждый по-своему. Младший сержант Ладыженский уже вздергивает АКСУ и опускает предохранитель. Майор Шмалько отводит его ствол рукой. Взгляд его мечется по округе – он оценивает декорации. За сценой наблюдают несколько гражданских, все явно в шоке; возле выхода из подъезда лежит кто-то, наполовину скрытый дверью, не исключено что это уже покойник. Шмалько сейчас не интересует такая детализация, он усекает главное – других турок в пределах зоны наблюдения нет.

Можно позволить действовать остановленному Ладыженскому, но наличествуют опасения, что в горячке тот создаст друшлат из всего окружающего пейзажа. Конечно, шуметь очень нежелательно, и наверное в каком-то из вариантов, одиночного противника можно легко удавить простыми методами, типа внезапной атаки прикладом. Однако у турецкого пехотинца М-16, и кто знает в каких «курдистанах» он проходил предыдущую стажировку. К тому же Шмалько уже поднимает извлеченный из кобура ПМ. В момент прицеливания, турок обнаруживает новых свидетелей и заодно наведенный в его тело ствол. Он начинает реагировать, но теперь уже не разобраться, отпускает ли он девушку до попадания пули, или то есть попросту реакция на боль.

Турок падает, корчится на земле. Тупоносая начинка «Макарова» угодила ему в бочину на уровне груди. Все трое танкистов одновременно бросаются вперед. До жертвы метров двадцать пять, как раз дистанция отработки навыков стрельбы из пистолета. Однако отсюда, с нового ракурса, майор Шмалько, оглядываясь на гражданских, обнаруживает еще одного противника. Этот солдат тоже вооружен винтовкой, но, похоже, ошарашен выстрелом. Неизвестно чем он занимался в проеме двух металлических гаражей, возможно, справлял какие-то надобности. Тем не менее, Шмалько некогда дожидаться, когда тот очухается и придет в себя. Майор начинает палить в его сторону, даже не приняв положенную по наставлениям стойку для стрельбы. Три пули последовательно дырявят недавно крашеный гараж. Гильзы отщелкиваются в сторону, одна обжигает лицо Ладыженского.

На турецком солдатике ни царапины, однако он отработанно падает, и принимает позу для стрельбы лежа. Ему остается только подтянуть автомат, когда АКС-74У вовремя подключившегося Ладыженского осуществляет опорожнение не менее трети рожка.

Дальний турок превращен в кровавое месиво: в него что-то попало, и проблем с ним нет. С первым хуже. Явно с трудом преодолевая боль в раздробленных ребрах, простреленном легком, но к досаде, не задетом сердце, он пытается отползти, да еще и дотянуться до выроненного автомата. Нормального приклада у АКСУ нет, потому обиженный этим обстоятельством танковый механик Громов бьет его берцем. Это мышиная возня. Добивать раненного сапогами можно и полчаса кряду. Требуется делать что-то более радикальное. К примеру, лоботомию. Однако начавший целить в голову турка Шмалько, теряет уверенность, сталкиваясь глазами с приговоренным. Так дело не пойдет. Накрыть его какой-нибудь тряпкой что ли?

Вокруг полная фантасмагория не дающая сосредоточиться. Спасенная от изнасилования, и бог знает чего еще, девица теперь вошла в обычный женский амплуа – истерику. Она визжит как резаная. Благо в ушных раковинах Шмалько все еще звенит. Но ведь нет времени ожидать пока все вокруг устаканится само собой. Того гляди сюда, на выстрелы, пожалует новая банда, а они стоят здесь на виду всего двора. Но и оставлять как есть тоже нельзя. Раненый турок – это свидетель. Конечно, и все окружающие тоже свидетели, но может они не будут сотрудничать с оккупантами в плане выдачи своих? К тому же, это где-то в сытых странах можно спорить о том, надо ли уничтожать приговоренных по суду к смерти наиболее гуманным образом, или же и так сойдет. Здесь и сейчас не тот случай. Именно пистолет Шмалько является орудием справедливости.

– Заткните ей рот, что ли… В смысле, успокойте женщину, – командует он Громову с Ладыженским. – И отведите, хотя бы метров на пять.

Он начинает сосредотачиваться по новой. Все без толку. Турок что-то заподозрил. Сквозь свое учащенное, хлюпающее красной пеной дыхание, он начинает что-то говорить. Вероятно, молит добросердечного врага о милости, или молится Аллаху, дабы поставил зачет, а быть может, проклинает неверных. Проблема с языками сводит все эти действия к единому знаменателю. Эта же проблема отодвигает прочь, за бредовостью, и идею допросить пленного на счет чего-нибудь важного, типа количественного состава, вооруженности, нумерации принимающих участие в боевой операции соединений. Шмалько ясно понимает – эта идея-фикс всего лишь очередная задвижка, услужливо поставленная подсознанием для отодвигания в неизведанность будущего необходимости контрольного выстрела в голову. Господи боже, он майор, или не майор? Надо что-то делать, и быстро. Уж лучше вообще бросить все как есть и уйти, чем стоять тут в размышлении, наблюдая как в покалеченном… человеке, человеке, ком же еще… хлюпает.